— Сеньорита. — Он взял ее за руку и притянул к себе. — Я схожу с ума от любви к вам. Вы лишаете меня разума. Скажите, что я могу надеяться. Скажите, что вы будете моей.

— Пожалуйста, позвольте мне пройти, — сказала Элеонора, с трудом сдерживаясь.

Дитя Нового Орлеана, она имела некоторые представления об образе мышления латиноамериканских мужчин. Наблюдения нескольких последних дней сообщили ей еще больше. Латиноамериканцы очень заботятся о чувстве собственного — и особенно мужского — достоинства. Об этом следовало помнить и относиться с уважением. Прямой отказ с ее стороны был бы воспринят как вызов его мужскому достоинству. А резкий отказ — как оскорбление.

— Нет! Нет, дорогая! Вы запали мне в душу.

От него исходил удушливый запах ванилина, особенно сильный в такую жару. К мужчинам подошли другие, привлеченные происходящим, многие в форме. Они переглядывались, смеялись, перешептывались. Их замечания были вульгарны. Она решила не обращать внимания.

— Извините, — сказала она, подняв подбородок и невольно имитируя торжественность манеры его речи. — Мое сердце мертво. Однажды мужчина предал меня, и я поклялась больше никогда никому не доверять.

— Такого мужчину надо расстрелять. Но вы не правы, что не хотите никому верить. Не все такие, как он. Вас могут вернуть к жизни ласки того, кто страстно вас любит!

— Извините, но я хочу, чтобы мое сердце никогда больше не просыпалось. Так меньше чувствуешь боль.

— Меньше чувствуете вы. Но как же я? — Его рука еще крепче притянула ее к себе за талию, а кувшин в это время выпал и разбился вдребезги. Вода намочила ей туфли и подол юбки, когда она пыталась отбиться от галантного никарагуанца, вознамерившегося поцеловать ее. Его дыхание было горячим и удушливым от чеснока. Он яростно притягивал ее голову к своей груди.

— Довольно! Отпустите ее!

Резкая команда оборвала гомон зрителей, дававших советы и оценки. Руки, обнимавшие Элеонору, сразу разжались. Ее поклонник отступил в сторону, сдержанно приветствуя наклоном головы вышестоящего начальника. В шоке Элеонора обнаружила, что стоит лицом к лицу с полковником Фарреллом под обстрелом глаз все растущей толпы.

— Так это опять вы, — прохрипел полковник. — Мне следовало догадаться. Вы можете идти, вами я займусь позже.

Элеонора решила не подчиняться ему.

— А что вы собираетесь делать?

— Вас это не должно заботить.

Жара. Волнение. Ее сомнительное положение, происшедшая стычка, соединившись с угрозой в голосе полковника, полном презрения, ударили Элеоноре в голову и она выпалила:

— Конечно, должно! И больше, чем вас.

— Может, я что-то не понял? Может, вы вовсе не были против того внимания, которое вам уделили?

— Конечно, против, но…

— Тогда, — прервал он ее, — моя обязанность защитить вас и не более того. — Он посмотрел в сторону, взглядом сапфировых глаз прошелся по лицам зрителей, пока, наконец, не остановился на молодом никарагуанце. — Моя обязанность также сообщить этим людям о наказании в виде смертной казни за насилие над женщиной, совершенное против ее воли на территории Гранады. И это касается гражданских и военных в равной степени. Вас предупреждали, а если вы хотите получить то, что хотите, должны платить или добиться согласия.

Молодой человек неловко переминался с ноги на ногу.

— Но ведь у этой нет дуэньи, нет мужчины, чтобы защитить ее, и я предлагаю себя. Моя семьи богатая, древняя, мое слово — закон, и я буду хорошо ее содержать.

— Как же вы отклонили такое предложение? — спросил полковник, насмешливо посмотрев на Элеонору.

— Я не нуждаюсь в защитниках, — ответила она, щеки ее зарделись, а в глазах зажглись золотые искорки. — Я не ребенок и не слабоумная, чтобы нуждаться в опеке.

— Но вы и не мужчина. Так что когда-нибудь вас найдут в темной аллее с перерезанным горлом, если вы и дальше станете продолжать в том же духе.

— Вас это не должно беспокоить.

— К сожалению, как начальник военной полиции я должен испытывать такие неудобства, как поиски вашего убийцы во имя порядка.

— Я попытаюсь оградить вас от этой неприятной обязанности.

По толпе прошел шепот удивления, на который полковник не обратил никакого внимания.

— Благодарю вас, — сказал он с холодным сарказмом. — А теперь, если вы позволите, я заберу этого человека в Дом правительства для допроса.

— Нет. Вы не можете так поступить. У него не было намерений оскорбить меня. Во всяком случае не при свете дня.

Какой-то мужчина заговорил из толпы:

— Что за полковник, который не может призвать к порядку эту маленькую рыжую женщину? Можно ли надеяться, что он удержит порядок в городе, а? — Человек говорил с явным акцентом. — Скажите мне, как это?

В толпе громко захохотали. Лицо полковника Фаррелла помрачнело.

— Мадемуазель, так вы уйдете отсюда или будете ждать последствий?

Элеонора не двигалась. Что он может с ней сделать? Она — пострадавшая сторона, и он не может ее арестовать, не выставив себя на посмешище. Она не думала, что ей следует опасаться физического насилия, чувствуя за спиной поддержку толпы. Ей было приятно ощущать, что она в какой-то мере одерживает верх над этим человеком, в котором причина всех ее нынешних несчастий. Ему не повредит немного помучиться.

Но следующее действие Фаррелла было настолько неожиданным, что она не успела увернуться. Он схватил ее за локоть железной хваткой, от которой остаются синяки, притянул к себе и властно, жестко поцеловал. Губы ее от удивления раскрылись. Она не могла устоять перед этим внезапным нападением, не могла шевельнуться в железных тисках его объятий. Волна гнева захлестнула Элеонору, странным горячим возбуждением передалась нервам, и какое-то мгновение она ничего не соображала.

Зрители одобрительно загудели. Это им было хорошо понятно. Это ставило точку в споре о рыжеволосой женщине, жившей у вдовы и никем никогда не сопровождаемой. Теперь с неприятностями покончено. А Карлосу впредь следует быть осторожным и соображать, к чьей женщине он проявляет внимание.

Когда ее отпустили, Элеонора отшатнулась. Прежде чем она могла обрести дыхание, ее подняли и прижали к крепкой груди, оборки юбок встопорщились, открывая отделанное кружевом нижнее белье.

— Нет! — закричала она, пытаясь сопротивляться, отчего похотливым взглядам толпы открылись ее панталоны до колен, что не произвело, однако, никакого впечатления на ее пленителя. Его хватка была настолько крепка, что она не могла ни двигаться, ни дышать.

Когда Элеонора пришла в себя, полковник, держа ее на руках, повернулся к Карлосу.

— Дама что-то говорила в твою защиту. Мы быстро с этим покончим, если ты в полдень явишься в Дом правительства и представишь рапорт.